Заявка на обратный звонок
* поле, обязательное для заполнения

Фотография рабочего дня

ЭФФЕКТИВНЫЙ ТАЙМ МЕНЕДЖМЕНТ с помощью фотографии рабочего дня

Компания LiCO предлагает свои услуги в создании персонального образца индивидуальной фотокарты рабочего времени.

Обратитесь к нашим менеджерам для получения подробной информации об услуге (условия и цена).

Контактная информация здесь.

услуга LiCO по тайм менеджменту

 

 Игра в отчеты и тайм менеджмент бывает полезна

Глава компании «Объединенные машиностроительные заводы» Каха Бендукидзе однажды был назван одним из своих подчиненных «тот, кто развенчивает мифы». Послушать его, так и компания-то у него маленькая, и бизнес – это игра в планы, отчеты и фантики, а олигархов в России вообще нет. Мало того, он даже спокойно допускает, что со временем у его компании, может статься, будет другой владелец.
Первый вопрос: Начиная заниматься бизнесом, вы предполагали, что добьетесь такого успеха, станете практически монополистом на рынке российского машиностроения?
Каха Бендукидзе: Нет. Хотел немного заработать, чтобы иметь возможность продолжать научную работу, которую я вел тогда. Бизнес начал в области химических и биохимических препаратов.
Ж.: Как получилось, что «немного заработать» переросло в глобальный бизнес?
К.Б.: Втянулся...
ЖУРНАЛИСТ: Какие чувства вы при этом испытали?
К.Б.: Чувство ответственности. Сначала за сотрудников, которые работали у меня в лаборатории, потом за тех сотрудников, которые работали у меня в бизнесе, за начатое дело... И так далее...
Ж.: Вы сейчас не ностальгируете по науке, у вас не возникает ощущения, что вы что-то сделали не так?
К.Б.: Нет. Вообще нельзя думать, что ты что-то сделал неправильно. Потому что все, что произошло, уже произошло. Ошибкой это будет или нет, никто не знает. Единственное, я раньше много работал руками, а теперь, общаясь с разными людьми, приходится руками размахивать. И уж конечно, я не думал, что придется общаться с таким количеством идиотов, как сейчас. В этом смысле ощущаю ностальгию. В научном мире количество идиотов, с которыми приходилось общаться, было меньше, и их концентрация была существенно ниже.
Ж.: Чем Бендукидзе-ученый отличается от Бендукидзе-бизнесмена?
К.Б.: Не знаю. Мне трудно так судить. Потому что самонаблюдение, как мне кажется, достаточно неэффективно.
ЖУРНАЛИСТ: Оно вам не свойственно?
К.Б.: Нет, естественно, я думаю о своих поступках. Изменения происходят не в связи с переменой профессии, а в связи с тем, что, извините, старость приходит, и все четче и четче слышен гул ее шагов...

ЖУРНАЛИСТ: Трудно было ученому вписываться в мир бизнеса?

К.Б.: Это как-то все постепенно происходило, поэтому незаметно...

ЖУРНАЛИСТ: Какими были основные вехи этого пути?

К.Б.: Здесь нет четких границ. Можно сказать, что существенный водораздел произошел не со мной, а в целом со страной. Это случилось в 1992–1993 годах, когда начались первые реформы и приватизация. Все это, конечно, существенно изменило лицо бизнеса вообще, в том числе и нашего. Какие-то вехи мне трудно расставить: мое ощущение времени достаточно монотонное, поэтому мне трудно что-то выделить.

В науке как раз по-другому: можно что-то сделать такое, чего до этого не было. А бизнес – это вещь постепенная. Да, были события: где-то что-то купили. Но это все мелочи...

ЖУРНАЛИСТ: …по сравнению с наукой малоинтересные?

К.Б.: Бессмысленно сравнивать. Бизнес – вещь поступательная: работаешь-работаешь, достигаешь цели не делая фотографий рабочего дня или года, а потом ставишь новую цель. Сказать, что мне как-то сильно повезло, я не могу. Все, чего я достиг, – это результат достаточно тяжелого труда и больших рисков.

ЖУРНАЛИСТ: Почему ваш выбор пал именно на отрасль машиностроения? Потому что легче всего было добыть?

К.Б.: Нет, не только. Мы делали некоторые экономические прогнозы: какая будет конкуренция в разных секторах рынка и с каких секторов государство может уйти. Было понятно, что в нефтяном секторе конкуренция высокая, и государство заявило, что будет держать контрольные пакеты. И только во время залоговых аукционов государство начало уходить.

А что касается машиностроения... Это отрасль, в которой от человеческих способностей, от организации дела, от правильных подходов к делу очень многое зависит. Машиностроение – это бизнес с высокой добавленной стоимостью. В других отраслях вы либо в той или иной степени получаете ренту, либо являетесь заложником неких технологий, которые вам не дано быстро и легко изменить. Поэтому в этом смысле мне больше нравится машиностроение, чем металлургия или химия, хотя они, может быть, и более доходные.

ЖУРНАЛИСТ: Насколько было легко или трудно попасть на этот рынок?

К.Б.: Что означает «легко», «трудно»? Работать надо.

ЖУРНАЛИСТ: За вами кто-то стоял, кто-то помогал приобретать предприятия?

К.Б.: Конечно, сотрудники мои помогали.

ЖУРНАЛИСТ: Вы себя считаете олигархом?

К.Б.: Какой из меня олигарх? Маленькая компания... Нет, конечно, я иногда читаю в газетах, как олигархами называют каких-то небольших бизнесменов в деревне: дескать, олигарх, владелец хлебозавода, аж целых сто тысяч долларов имеет. Если в таком смысле, то, вы меня извините, Россия – страна массовой олигархии. У нас сколько олигархов, по-вашему?

ЖУРНАЛИСТ: Смотря как понимать в этот термин.

К.Б.: Вот от этого все и зависит. Олигархи, если в классическом понимании, – это небольшое количество людей, которые вершат судьбы страны. В этом смысле олигархов не может быть много – 250 или 370. Второе: олигархи – это те, кто сросся с властью и извлекает из этого выгоду. Тогда олигархи в России, конечно, есть. Но мы к этому списку не относимся, потому что извлечь выгоду нам не удалось: не срослись.

ЖУРНАЛИСТ: На ваш взгляд, время олигархов – в новорусском определении этого слова – уже проходит?

К.Б.: Я думаю, что сейчас получается другое. Тогда была попытка некоторых бизнесменов получить фактическую власть, по крайней мере, над экономической жизнью страны. А сейчас, как мне кажется, идет другой процесс – попытка некоторой части чиновничества получить власть в бизнесе. Такое у меня ощущение. Потому что у государства остался большой кусок собственности, непосредственно или косвенно им управляемой, и от этого куска еще разные куски отходят. И я вижу, как принимаются кадровые решения.

ЖУРНАЛИСТ: Кого и на какие должности назначают?

К.Б.: Понимаете, любая олигархия, если она не является законной, как в Древнем Риме, основана на возникновении некоторых личных уний. В свое время я как-то назвал их банк формированиями.

Но неважно, как их назвать, в любом случае – это организованные политико-коммерческие группы. И такая олигархическая структура в обществе возможна только при наличии личных уний. Если раньше их центром был бизнес, который пытался в эту личную унию включить представителей власти, то сейчас центром являются представители власти, которые пытаются в эту личную унию включить представителей бизнеса, пытаются захватить власть над кусками экономики. Они могут быть какими угодно. Взять, например, в каком-нибудь маленьком городе начальника полу силового ведомства, который может создать личную унию и сказать, что весь хлеб в этом районе будет делать только одна такая-то группа, понятное дело, ассоциированная с ним. Такое может быть и в масштабах страны.

ЖУРНАЛИСТ: Насколько значительную роль в вашей карьере сыграл фактор времени – того лихого времени начала 90-х, когда возможно было все?

К.Б.: Знаете, я бы вам так сказал: с одной стороны, история неповторима... Сказать: «А, да я все равно, при любом времени был бы то же самое», – нельзя. С другой стороны, тот, кому сегодня 25, рано или поздно станет средним, крупным или очень крупным промышленником. Мы же не привинчены к своим позициям. Мы состаримся, уйдем на пенсию, умрем в конце концов... Разоримся... Я не вижу причин, по которым сегодняшний 25-летний не может стать владельцем заводов, газет, пароходов...

ЖУРНАЛИСТ: То есть вы спокойно допускаете, что у вашего бизнеса рано или поздно будет другой владелец?

К.Б.: Конечно. Бизнес для того и делается, точнее, его надо именно так и создавать, чтобы он функционировал независимо от хозяина. Человек, деньги и бизнес – это три вещи, которые отделяются друг от друга очень легко.

ЖУРНАЛИСТ: А как же быть с преемственностью бизнеса в поколениях, семейственностью?

К.Б.: На самом деле, я очень плохо отношусь к семейным бизнесам. Самые эффективные бизнесы, как правило, не семейные. Есть американские исследования, согласно которым до внуков основателя бизнеса – держателя стопроцентного капитала – доходит всего три процента.

Происходит это по целому ряду причин. Бизнес требует определенных качеств: не только знаний, но и способностей. Вот скажите, вы представляете непрерывную династию певцов? Я – нет. Если у кого-то нет голоса – что ему делать?
ЖУРНАЛИСТ: Петь, танцевать, играть на сцене – таланты, дарованные Богом, но даже и всему этому при большом желании и упрямстве можно научиться. Разве бизнесу нельзя научиться?
К.Б.: Нет, бизнесу можно научиться, но научиться вести успешный бизнес невозможно: это сочетание таланта, знаний и везения. Поэтому как не может быть 29-го поколения танцоров или художников, так не может быть и поколений успешных магнатов. Это – первая причина.
Вторая причина в том, что у большинства потомков мотивация совершенно другая. Им этого не надо, потому что бизнес требует взятия на себя больших рисков, требует большой ответственности, а человеку этого не надо... Зачем ему все это? Зачем ему напрягаться, если у него и так все хорошо? И третье: у человека просто могут быть другие интересы в жизни. Не потому, что у него мотивации нет, просто человеку интереснее заниматься музыкой, а не появляться на металлургическом заводе или нефтяной скважине. Здесь проблема не в отсутствии мотивации, а в наличии другой мотивации.

Ж.: При таком раскладе, как мне кажется, бизнес работает в пустоту. Вкладывать силы, деньги, пот и кровь и знать, что все, что нажито непосильным трудом, уйдет чужим людям, – немногие с этим, пожалуй, смирятся...
К.Б.: Ветер принес, ветер унес... Мне кажется, что здесь вопрос градации. До какого-то уровня перед человеком стоит вопрос обеспечения старости, решения материальных проблем. Один человек мне сказал: «Хочу быть яхтсменом, хочу, чтобы у меня была большая яхта, поэтому коплю на яхту. После того как я накоплю на яхту, меня мой бизнес не интересует, потому что у меня будет яхта, у меня будут деньги, чтобы на этой яхте жить, плавать, ходить по морям. Мне больше ничего не надо».
Это одна такая идея. А вообще после какого-то уровня бизнес представляет собой некую игру в фантики. Как вы понимаете, сколько денег у человека – два или четыре миллиарда – на качество его жизни совершенно никак не влияет. Он может себе позволить все. В разумных пределах, естественно: если он будет швырять крупные бриллианты в воду, даже при четырех миллиардах разорится.

Вот, к примеру, Сорос: какая разница, сколько у него миллиардов – шесть или восемь... Это просто некая игра в фантики, такое занятие в жизни. Ты очень хорошо умеешь играть в фантики – вот тебе заводик. Тебе это нравится.
ЖУРНАЛИСТ: Для вас бизнес уже игра или еще процесс зарабатывания на жизнь?
К.Б.: Где-то так, между... Игра в фантики меня не очень привлекает...
ЖУРНАЛИСТ: А что вы будете делать, когда наконец заработаете?
К.Б.: Когда заработаю? Ну, нет, некий цикл должен быть завершен. Вы не можете заработать денег и сказать: «Все, я заработал, а вы, ребята, заканчивайте тут без меня». Как в анекдоте. Я думаю, что у каждого человека свой ответ на вопрос, для чего он работает. Для некоторых людей это самоутверждение. Им даже не процесс нравится, а нравится, что они имеют больше денег, чем кто-то. Некоторым процесс нравится, как фотография рабочего дня для некоторых. Некоторым людям - и то и другое.
ЖУРНАЛИСТ: А сколько денег для счастья надо вам?
К.Б.: Для счастья? Нисколько не надо. Мне кажется, счастье никак не связано с количеством денег. Мы, естественно, не берем во внимание пограничные ситуации, когда у человека нет денег, и он умирает от холода, так как ему не на что купить штаны.
Я могу вам рассказать об исследованиях, которые проводились на этот счет в разных странах мира, а также об исследовании, проведенном лично мною в России.
В США считается, что десять миллионов долларов – это сумма, после которой вы можете не думать о зарабатывании денег. Есть даже такой специальный термин: fuck you money. Заработав эту сумму, вы можете вообще никогда больше не работать. Я в России опросил большое количество состоятельных людей, разных – и менеджеров, и владельцев больших компаний, и очень больших, и средних. На удивление, если выбросить несколько уникальных случаев, оказалось, что в среднем уровень потребления этих людей, многих из которых вы называете олигархами, лежит в пределах нескольких десятков тысяч долларов в месяц и при этом не зависит от размера состояния этих людей. Есть ситуации, когда гораздо более состоятельный человек тратит в несколько раз меньше, чем менее состоятельный. А если очистить этот подсчет от дорогостоящих хобби – кто-то любит коллекционировать картины, кто-то любит коллекционировать бриллианты, все тратят примерно более или менее одинаково.
Ж.: Не думали ли вы о том, что когда-нибудь будете заниматься чем-то совершенно отличным от бизнеса?
К.Б.: Когда-нибудь я открою школу по воспитанию журналистов (смеется). Это будут такие классы с розгами... Нет, вы это не пишите, а то потом скажут: Бендукидзе обещал бороться с журналистами...
Ж.: Вы так сердиты на журналистов, потому что карьера медиа-магната не удалась? Я имею в виду ваше участие в проекте ТВС и последующий выход из него.
К.Б.: Да я и особых попыток не делал. Я считаю, что медиа-бизнес – это правильно. Хотя в нашей стране есть огромное количество преград для развития этого бизнеса. В частности, это происходит с активным как экономическим, так и внеэкономическим вмешательством государства. Причем на любых уровнях – от муниципалитета до федеральной власти. Ведь сам по себе бизнес этот хороший, только надо оградить его от тлетворного влияния государства, и тогда он понемногу начнет развиваться.
Ж.: Многие крупные компании сейчас предпочитают иметь в штате бывших высокопоставленных госчиновников, что называется, со связями и с именем. Насколько это актуально для вас? Вам бы это пригодилось в хозяйстве?
К.Б.: В хозяйстве – да. Мы куркули, нам в хозяйстве все пригодится. Но не могу такого человека найти. Не могу найти!
ЖУРНАЛИСТ: То есть вы считаете, что такой подход правилен и себя оправдывает?
К.Б.: Да, потому что, к сожалению, еще слишком велико воздействие государства на бизнес, в том числе и негативное воздействие. Вот я сегодня полдня провел в Государственной думе, хотя считаю, что это не то место, где я должен находиться. А пришел туда потому, что у нас совершенно перекореженные законы, связанные с землей, – из серии «хотели как лучше, а получилось как всегда».
ЖУРНАЛИСТ: Что тому причиной – национальная глупость или чей-то злой умысел?
К.Б.: Нет, это не национальная глупость, это просто незрелое общество. К примеру, некоторые представители власти считают возможным генерировать законы у себя в голове, ни с кем их особенно не обсуждая. Само собой, мы круче, мы знаем как надо, чего их там обсуждать! После чего в законах получаются большие, просто огромные пробелы, ляпы.
Налоговое законодательство у нас, в России, разрабатывается невероятно узкой группой людей, я бы даже сказал так: менее двух человек. Что этот человек напишет, то и в законах получается. Спорить с ним достаточно неконструктивно: время потратишь, а толку не будет. Ну как жить, если человек придумал в голове, написал, а через неделю Дума приняла это в виде закона? Вы знаете, что перечень опечаток только одной 25-й главы Налогового кодекса состоял из 64 страниц? Это так называемые технические поправки: например, пропущено слово «не» или пропущено слово «включает». Такие вещи происходят.
ЖУРНАЛИСТ: Это, по-вашему, как-то можно исправить?
К.Б.: Можно. Поменять людей.
Ж.: А если говорить в целом о зрелости общества...
К.Б.: Зрелость – это много вещей: это традиции, и это традиции обсуждения. Вы знаете, что в России ничего не принято обсуждать? То есть, если люди собрались в зале, считается, что они собрались, чтобы побыстрее разойтись. Когда кто-то начинает задавать вопросы, дискуссию разводит, к нему относятся плохо, потому что считается, что он отнимает у других время. Хотя во всем цивилизованном мире люди собираются вместе для того, чтобы обсудить какие-то вопросы...
ЖУРНАЛИСТ: Что надо сделать, чтобы существующий порядок вещей изменить: совершить государственный переворот, бархатную революцию, или просто ждать нескольких поколений?
К.Б.: Жить, учиться, думать... Как еще?
ЖУРНАЛИСТ: Ну, мы когда-нибудь к этому придем?
К.Б.: А куда мы денемся? Как иначе?